Блуд, Вавилон, смешенье языков.
Первоначальных слов припоминанье.
Из пепла Памяти лепилася Культура.
«Как в храмике Томона каннелюры». Жан Тома де Томон. Проект мавзолея «Супругу-благодетелю» в Павловске. 1805–1808. Научно-исследовательский музей Российской академии художеств, Санкт-Петербург
2
Из пепла Памяти лепилася Культура…
Но только там, — а здесь, средь невских блат
Рубились окна на немецкий лад —
Юнца некрепок ум, крепка мускулатура.
Но силой не отыщешь клад,
А память не вернет немецкая микстура;
Не день пройдет — столетия подряд,
Пока отыщется потерянное сдуру.
В истории российской — смена вех,
В скрижалях — след цензурной процедуры.
Но от беспамятства спасает память тех,
Которым и в дверях комендатуры
Пред буйством государевых потех
Ум волновала круга квадратура.
«Пред буйством государевых потех». Валентин Серов. Петр I. 1907. Картон, темпера. Государственная Третьяковская галерея
3
Ум волновала круга квадратура,
И нравственный закон, и в звездах свод небес,
Как наш спокойный исторический процесс
Пустила вскачь проклятая немчура.
(Здесь Сарабьянова мне надобна цензура:
В славянофильский лес я, кажется, залез).
Но все же виноват немецкий бес —
Он нефранцузскую подсунул нам структуру.
Так вышел презабавный архетип,
И даже, говорят, национальный вроде:
У передвижников средневековья всхлип —
В печаль о том, что нет того в природе,
Когда б философы не знали рудников
И верил свет в премудрых чудаков.
«У передвижников средневековья всхлип». Слева: Иван Крамской. Христос в пустыне. 1872. Холст, масло. Фрагмент. Государственная Третьяковская галерея. Справа: Василий Перов. Портрет Достоевского. 1872. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея
4
И верил свет в премудрых чудаков,
И царствовало Божие преданье.
В Европе жгли своих еретиков,
Чтоб двигался прогресс по расписанью.
Но иероглифом татарских ярлыков
Иное нам дано предначертанье,
И в Азиопе меж бород и париков
Пошло этапов за- и- перенаползанье,
И теневое отражение культур
Петровского окна в проеме окаянном.
Но западно-восточный контражур
Темнил истмата смысл. Явился Сарабьянов,
Поправил нам помпоны колпаков —
Уж не видать наивных простаков.
5
Уж не видать наивных простаков,
Которым скрытое барокко не открыто;
Неявный Ренессанс, наш вечный non finito,
Нам явен весь, и даже без очков.
Добыты тайн ключи, нет более замков,
На картах белое с цветным надежно слито,
И плачет у разбитого корыта
Могучий академик Рыбаков.
Досарабьяновский наивный канул век,
Как некогда и тот, в котором человек
Игрой лучей далекого Арктура
Свой тешил ум и любопытный глаз, —
А ныне мистики перевелись у нас —
Везде дизайн, стекло и политура.
«Неявный Ренессанс, наш вечный non finito, нам явен весь…». Слева: Джотто. Воскрешение Лазаря. Около 1306. Фреска капеллы Скровеньи, Падуя. Справа. Александр Иванов. Явление Христа народу. 1837–1857. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея
6
Везде дизайн стекло и политура,
И глянец репродукций нас слепит,
Все обернуться призраком грозит —
Не козни ли коварного Арктура?
Ах, Сарабьянов, Фауста натура
Неистребимо крепко в нас сидит,
«Все призрак, — по-немецки говорит, —
Не призрачны лишь спорт и физкультура!»
Но это скаламбурил старый бес,
Припомнив давнее: о зелени древес,
И про теорий гиль… Забавная фигура
Из эры зачуланенных углов —
Скитальцу не найти привычный кров:
Рациональная пошла архитектура.
7
Рациональная пошла архитектура
У нас как раз с тех достославных пор,
Как Сарабьянов смелый взор простер
На авангарда первые фигуры.
Им поколеблена былая конъюнктура:
Излишествам в камнях вершился приговор —
Он знаний скудость вывел на позор:
En bloc — все та же круга квадратура.
Избыток скудости от скудости избытков —
Знакомый ребус, — не из тех ли свитков,
Что в духоте чердачных колпаков
Когда-то проклял — таково преданье —
Готический мудрец, узрев пределы знанья?
Да сгинет память дряхлых чердаков!
«…Фауста натура неистребимо крепко в нас сидит…». Михаил Врубель. Полет Фауста и Мефистофеля. 1896. Холст, масло. Панно для готического кабинета особняка Алексея Морозова во Введенском переулке в Москве. Государственная Третьяковская галерея
8
— Да сгинет память дряхлых чердаков!
Иль Фаустом — до призраков геены…
— Рассудка раб! — Прекрасная Елена
Поэтом вызвана из памяти веков.
Но не услышишь ты условных трех звонков,
Измены не простят ревнивые камены:
Отверзнется в душе пустующая сцена,
Где будет много шпаг, веревок и клинков!..
— Сие чердачный бред! Ларек макулатурный
Новее преподносит ряд эмблем:
Стеллаж блистает золотом мишурным
В гротескном контуре пустующей корзины!
Сберкасса памяти — решенье всех проблем —
Но где-то есть у нас обитель Мнемозины.
Валерий Турчин, Виктор Лазарев, Дмитрий Сарабьянов (слева направо в среднем ряду), Михаил Ильин, лаборант Юлия Константиновна (в верхнем ряду) едут во Владимир на практику. 1960-е. Фото из архива семьи Д.В. Сарабьянова
9
Но где-то есть у нас обитель Мнемозины…
Тут собрался торжественный конклав —
Лишить язычницу ее наследных прав;
Готовы крестоносные дружины
Искать следы античной образины.
Но отыскали только кенотаф, —
И это был… советский книжный шкаф
Из нашей, из советской древесины.
А где она сама, давно известно, брат:
Прошелестит за окнами закат,
И в зеркале блеснут твои седины.
Ты вдруг откроешь… не колоду карт,
Не связку карточек, где справок аппарат, —
Ларец, портфель, конверт, где прошлого картины.
«Ты вдруг откроешь… не колоду карт». Владимир Немухин. Композиция с картами. 1965. Холст, масло, коллаж. Музей Зиммерли университета Ратгерс, Нью-Джерси, собрание Нортона и Нэнси Додж
10
Ларец, портфель, конверт, где прошлого картины,
Как духи алхимических реторт
Иль в кинескопе спящий «Амаркорд»,
Сокрыты в тайниках любой квартиры.
А там — ликующий безмолвствует народ
И никогда не дремлют паладины…
Замутнена столетья перспектива,
Где памятью давно играет черт.
Ученость свернута в размеры аппарата,
Мысль озабочена величьем картотек,
А не загадкой «Черного квадрата».
Но шепчутся в углах библиотек,
Что те, о ком уж вспомнил Сарабьянов,
Лишь часа ждут восстать из памяти туманов.
11
(Написано при участии Лены Гордон)
Лишь часа ждут восстать из памяти туманов
И счеты с прошлым давние свести
Те, что у века были не в чести.
Кентавром меж бизонов и сезаннов
Обрисовался Александр Иванов,
Национального искусства архетип,
Не исключая (Алленов простит)
Создателей модерна и сезонов.
Но не свершен еще славнейший труд —
Проблема так коварна и капризна!
Вступить ли в одинокую игру?
Изведав мрак и морок эстетизма,
Трагедию возвысить романтизма,
Хотя давно иной несем по жизни груз.
«Изведав мрак и морок эстетизма, трагедию возвысить романтизма». Павел Федотов. Потягивающийся игрок. Эскиз к картине «Игроки». 1851–1852. Синяя бумага, итальянский и цветной карандаш. Государственный Русский музей
12
(Написано Катей Алленовой)
Хотя давно иной несем по жизни груз
И детских не храним воспоминаний,
Но время юных снов и пламенных мечтаний
Мы чтим, как те — лицейский свой союз.
Прошло немало лет, но мыслью возвращусь
К тем временам младых очарований,
Когда душа полна возвышенных желаний
И жаждет дружественных братских уз.
Влекло нас новое. И видя непрестанно
Пред нами ваш пример, почтенный Сарабьянов,
Мы обретали силу, зрелость, вкус.
Вы поощряли смелости дерзанье
И пробудили в нас самосознанье —
Вот наше первое причастье и искус!
«Но время юных снов и пламенных мечтаний мы чтим, как те — лицейский свой союз». Александр Бенуа. Иллюстрация к поэме А.С. Пушкина «Медный всадник». 1916
13
Вот наше первое причастье и искус —
Слова, чей дух так горек и целебен:
Nur der verdienst sich Freiheit, wie das Leben,
Der täglich sie erobern muss!
Переведем: бороться должен (muss)
Вседневно всяк, чтоб состоялось Leben,
И, ergo, спорт и воздух нам потребен,
Не то попритупится к Leben вкус.
Как было сказано, средь ценностей культуры
Не призрачна одна лишь физкультура.
А Сарабьянов — гений двух культур!
Но, как Адам, прельстителен для дам он.
А есть роман для избранных натур:
Тетрадь. Курс лекций. Д.В. Сарабьянов.
«…средь ценностей культуры не призрачна одна лишь физкультура. А Сарабьянов — гений двух культур! Но, как Адам, прельстителен для дам он». Фото из архива семьи Д.В. Сарабьянова
14
Тетрадь. Курс лекций. Д.В. Сарабьянов. —
Хочу раскрыть, но заполночь, сна нет,
И не написан кольцевой сонет.
Минувшее глядит из памяти туманов…
Суровый стиль, и МОСХу тридцать лет,
Диплом о прибалтийских ресторанах,
Взор гнева кафедрального тирана,
Но вдруг — провал… Чердак, портфель конверт.
Случайное письмо завязкою романа;
Мальчишка из породы д’Артаньянов
Вступает в круг отважных чудаков,
И между ними… кто же? — Сарабьянов!
Перенесен гипнозом детских снов
Во времена мансард и чердаков.
Дмитрий Сарабьянов у проруби. Фото из архива семьи Д.В. Сарабьянова
15
Магистрал
Во времена мансард и чердаков
Из пепла памяти лепилася культура.
Ум волновала круга квадратура
И верил свет в премудрых чудаков.
Уж не видать наивных простаков.
Везде дизайн, стекло и политура,
Рациональная пошла архитектура, —
Да сгинет память дряхлых чердаков.
Но где-то есть у нас обитель Мнемозины —
Ларец, портфель, конверт, где прошлого картины
Лишь часа ждут восстать из памяти туманов.
Хотя давно иной несем по жизни груз —
Вот наше первое причастье и искус:
Тетрадь. Курс лекций. Д.В. Сарабьянов.
10 октября 1983
