«Архив»: функционализм не наш стиль

Подготовили Мария Кравцова и Екатерина Алленова

Функционализм не наш стиль

Искусство в массы. Журнал Ассоциации художников революции. Июнь 1930, № 6 (14). С. 14–17

1. Категория, путешествующая по эпохам

По наследству передаются не только почести и богатства, но и пороки.

Социалистическое строительство разворачивается в бурном темпе. Гигантские здания индустрии, учреждений, клубов, новые рабочие поселки все более и более изменяют лицо страны. Уже возводятся первые социалистические города. Революционная воля рабочего класса, усилия миллионов, бурное стремление к будущему, грандиозные культурные сдвиги получают свое выражение в этих сооружениях из железобетона, стали, кирпича и камня.

Известно, что каждая вещь имеет свой язык. Вне помещений — на улице, на площадях, в предместьях и поселках — все другие голоса покрывает мощный язык архитектуры. Каждое возводимое и возведенное здание приобретает право голоса в широчайшей аудитории. Это — страницы монументальнейшей книги, читаемой ежедневно огромными массами читателей. Как и в других книгах, здесь есть страницы тусклые и невыразительные, страницы маловыразительные, привлекающие внимание только своей новизной, и страницы столь выразительные, что на них хочется останавливаться возможно чаще.

Все дело в том только, за что и как агитирует архитектура. К сожалению, состояние советской архитектуры на сегодняшний день не дает оснований для очень радостных заключений на этот счет. Беспорядочность, случайность, разнобой в строительстве и в архитектурном языке, — вот что мы видим в нашей действительности. В архитектуре еще не найдено нового пролетарского стиля, который отразил бы в себе с нужной силой и выразительностью новые общественные отношения в целом, энтузиазм социалистического строительства, психологию нового коллективного человека.

Дело в том, что архитектура — это область, не освоенная еще диалектическим методом. Основные теоретические вопросы архитектуры в свете марксизма разработаны весьма поверхностно.

Поэтому язык архитектуры у нас фальшив, противоречив и путан, как речь докладчика со стороны, не знающего аудитории.

До сих пор в советской архитектуре есть откровенно реакционное крыло. Такие сооружения, как, например, «Дом правления Госбанка» (в стиле Возрождения), дом Добролета в Москве, почтамт в Томске (в стиле Ампир) и многие другие — выразительнейшие образцы неуместного эклектизма. Это выглядит как паровоз с инкрустацией, зав. женотделом в кринолине или студент ЦИТ’а в костюме пажа. По этой эклектической смоковнице рубят сейчас с нескольких сторон. И в добрый час. Думается, что этот вопрос достаточно ясен для советской общественности.

Займемся лучше прогрессивным крылом нашей архитектуры.

Очень активной группой, оказывающей влияние на другие течения в архитектуре, здесь является группа конструктивистов, организованная в «Объединение современных архитекторов» (ОСА), издающее при Главнауке журнал «Современная архитектура» (СА).

Функциональный метод в архитектуре этой группы выдвигается как метод, как стиль нашей действительности.

Конструктивизм возник у нас в 1920 г. В настоящее время он «оформился во вполне устойчивую, внутренне сплоченную систему художественного мышления». Так утверждает один из идеологов конструктивизма — т. Хиггер.

Заявление достаточно претенциозное. Тем более серьезно мы должны разобраться, в каком отношении находятся основные позиции этой претендующей на верховодство организации к марксистскому искусствоведению, к диалектическому методу, к общим задачам социалистического строительства.

Итак, что такое конструктивный функционализм? Как и откуда он возник? Его основные положения? Какова его социальная обусловленность?

Сами конструктивисты охотно подчеркивают свое кровное родство с культурой последней фазы капиталистического общества. Тов. Маца в книге «Искусство эпохи зрелого капитализма» дает богатый материал, позволяющий установить с точностью все нити этого родства.

Конструктивный функционализм — это стиль в архитектуре, который сложился в последнее десятилетие капиталистической культуры. Как и всякий стиль, функционализм — объективированное общественное сознание и неотделим от своей социальной базы — капиталистических общественных отношений.

В характерных чертах этого стиля отчетливо выразилась идеология рационализма и делячества («бизнеса») безликой финансовой буржуазии, крупного промышленного капитала и их технической интеллигенции.

«Мы хотим создавать ясное органическое строительство, которое через напряжение архитектурных масс функционально выявляет свою сущность и свою цель, отказываясь от всего лишнего, что может замаскировать абсолютную форму постройки» (арх. Гроппиус).

Это основная формула капиталистического конструктивизма и сейчас кое для кого звучит очень прогрессивно. Тем более что такой установкой наносится решительный удар действительно отжившей и исторически не оправдываемой эклектике и украшательству в архитектуре.

Эта же формула была достаточно гибкой и просторной, чтобы вместить в себе все основные элементы специфического стиля последней фазы капиталистического общества. В этом стиле объективировалось все своеобразии капиталистического заката. Классовое угнетение. Небывалый рост техники, подчиненный задаче выжимания прибавочной стоимости. Делячество, основанное на последних достижениях науки. Рационализация, во имя штопанья прорех анархического хозяйства. Стремление к целесообразности и экономии. Игнорирование человеческого достоинства рабочего класса. Подавление его складывающейся культуры.

Отсюда последовательно вытекало отрицание широкого массового искусства, в частности, архитектуры, во имя технологизма и рационализма¹. Это нашло яркое выражение в знаменитой формуле — «функция, а не форма» (арх. Райт, Ауд и др.)

А все вместе обусловило субъективизм в творчестве, как выражение капиталистического индивидуализма, как неизбежное следствие асоциального алгебраического подхода к архитектурным решениям.

Но художественный стиль каждой эпохи представляет некоторое относительное единство, так как он выражает выраженную в системе образов конкретную социальную действительность. И несмотря на крайний субъективизм в архитектурных сооружениях, вопреки ему или даже благодаря ему, буржуазный конструктивный функционализм имеет в себе относительное стилистическое единство, главным образом в утилитарно-техническом плане. Это звучит парадоксально, но даже отсутствие образного единства в данном случае проявилось, как единство этого эксплуататорски рационалистического стиля.

Таков конструктивный функционализм в его единственном непреходящем социальном содержании. Таков он, как историческая категория.

И вот этот-то стиль «идеологии» конструктивизма, клянущимися диалектикой, переносится к нам и преподносится, как стиль нашей советской действительности.

— Но позвольте... — спешат возразить функционалисты. — Наш функционализм совсем другой — советский, последовательно социалистический.

Ну что же, уважаемые товарищи. Мы все-таки не снимаем с вас обвинения в антидиалектичности. Нельзя вливать новое вино в старые меха. Нельзя таскать по эпохам, подновляя и перекрашивая сообразно обстоятельствам, исторически обусловленные понятия. Стиль — не кресло-качалка и не чемодан с грязным бельем, которые можно перенести куда угодно.

Впрочем, эклектикам и механистам разрешается многое, что не разрешается другим.

Этот круг мыслей нелегко исчерпать.

— Подождите-ка!.. — протестуют конструктивисты и некоторые другие вместе с ними. — Ведь мы же должны использовать культурное наследство буржуазии. Ленин об этом говорил весьма определенно.

Не спорим!.. Но ведь усваивать культурное наследство капиталистического мира нужно сугубо критически, тщательно преодолевая в каждом куске старой культуры отрицательную для нас качественность. Гарантиями такого критического усвоения ценности буржуазной культуры могут быть только верное классовое чутье, глубокое понимание революционной теории, овладение методом диалектического материализма.

А теория и практика «осоветизированного» конструктивного функционализма дают нам основание сомневаться в том, что он имеет эти гарантии.

Во всяком случае, верные ленинской установке о необходимости особенно критического подхода ко всему тому, что мы берем от капиталистической культуры, мы должны сугубо осторожно подойти к функционализму и его идеологии, о существовании которой город вещает Хиггер. И поэтому мы вправе поставить перед советской общественностью хотя бы такие основные вопросы:

Преодолена ли полностью в функционализме, считающем себя советским, отрицательная качественность буржуазного функционализма?

Выражено ли в нем (в чем именно, с какой силой убедительности) отрицание капиталистической социальной действительности? Отражены ли в этом стиле во всей полноте наше настоящее, психология нового человека, бурное стремление в будущее?

Приоткроем же дверь в тайны функциональной методологии, и остановимся на отношении функционализма к диалектике и диалектики к функционализму.

«Современная передовая архитектура Запада, — пишет т. Хиггер, — и индустриальная архитектура Америки исходят из методов науки, организации и техники. Эти три элемента образуют железный инвентарь нашей эпохи — последних этапов капитализма и зарождающегося социализма. И если эти творческие методы характерны для современной буржуазии Запада и Америки, то в неизмеримо большей степени должны быть они характерны и для пролетариата СССР, овладевающего всей современной ему культурой и строящего на ее основе, непрерывно развивая и усовершенствуя доставшееся ему культурное наследие, насквозь рационализированный организм социализма».

Как верно заметили в своей полемике против Хиггера Ф. Шалавин и И. Ламцов (статья «О путях развития современной архитектурной мысли» в журнале «Печать и Революция»), по Хиггеру получается, что сущность построения социализма заключается в том, чтобы продолжать, развивать, усовершенствовать культурное наследие капиталистического общества. Словом, пролетариату предлагается поливать рассаду капиталистической культуры. Но тогда, уважаемые конструктивисты, в чем смысл социальной революции?!

Такая постановка вопроса т. Хиггером делает очень сомнительными его познания в диалектике. Уже этот тезис говорит о том, что т. Хиггер не видит в стиле специфического отражения определенных общественных отношений. Иначе он не решился бы так беззаботно переносить «творческие методы» капиталистической архитектуры в наши условия. Их этого же тезиса т. Хиггера видно также, что он не понимает сущности пролетарской революции, создавшей принципиально иной политический строй, совершенно иные общественные отношения, принципиально иную культуру, создающей принципиально иной стиль в искусстве.

В исторической смене культур т. Хиггер видит только непрерывность, преемственность. Только этим можно объяснить его полную уверенность, что «творческие методы» буржуазного Запада и Америки «тем более»... «характерны для пролетариата СССР».

Если бы наш функционалист действительно вник в диалектику, он никогда бы не написал этого. Диалектика не знает абсолютной непрерывности, преемственности. Она во всем видит единство прерывности и непрерывности. При чем в нашей революции это единство прерывности и непрерывности проявляется в форме прерывности. Это выражается в том, что наша социальная действительность является антитезой к действительности капиталистического общества, отрицанием его, а поэтому и наше искусство, наша архитектура в частности и ее «методы» должны быть, в известном смысле, принципиально иными, чем искусство (и архитектура) капитализма, принципиально отличными от буржуазного конструктивного функционализма, а не «тем более» и т. д.

Понять диалектику исторического процесса идеологу конструктивного функционализма тем более трудно, что т. Хиггер отрицает в применении к архитектуре основное во всяком процессе — борьбу противоположностей, развитие через борьбу противоречий.

«Нечего и говорить, — урезонивает он, — что тенденция и в наши дни рассматривать архитектурное оформление абстрактно, как нечто самодовлеющее, тенденция сознательно допускать «противоречия» между органическими элементами архитектуры является типичнейшим продуктом упаднической — буржуазной — идеологии»².

Нечего и говорить, что этим заявлением идеолог функционализма окончательно уничтожает себя, как диалектика.

Итак, в методологии конструктивизма пока диалектики не оказалось. Но, как правило, теория, далекая от диалектики, близка если не к идеализму, то к эклектизму и механистическому мировоззрению.

Относительно т. Хиггера и его единомышленников это верно на сто процентов.

Незнание диалектики исторического процесса, непонимание единства прерывности и непрерывности в смене общественно-экономической формаций, отрицание новой общественной формацией формации старой, неуяснение того, что новая культура, новая социальная действительность во всех ее частях есть новая специфическая качественность, в известном смысле являющаяся антитезой к отжившей действительности, — все это сплошное неусвоение и механистический подход, — т. Хиггер показывает очень выпукло в одном абзаце своей статьи.

И чем дальше в конструктивный лес, тем больше механистических пней.

2. Мертвый хватает живого

Пусть буржуазия в своем старческом самомнении воображает, что раз она осуждена на смерть, то должно умереть и искусство. Мы же питаем твердую надежду, воодушевлявшую и всех великих художников, — надежду на то, что последний поэт исчезнет с лица земли с последним человеком.

Для наук и искусств наступит новая эра, какую мир еще никогда не видел.

По вопросу о спецификуме искусства т. Хиггер, как и все функционалисты, стоит по отношению к архитектуре на иной точке зрения, чем марксистское искусствоведение. Это смазывается некоторыми нашими искусствоведами, но это так...

…«для всех прогрессивных элементов советской действительности, — устанавливает т. Хиггер, — эмоциональная выразительность форм вещей или, выражаясь архаическим языком, степень их “красивости” совпадает со степенью их функциональной выразительности. Это абсолютно верно для инженерии, для техники, но в такой же мере и верно для архитектуры. В силу этого — в значительной мере — и рухнула методологическая грань между архитектурой, как и вообще прикладным искусством, и инженерией. И в силу этого же здание, архитектурное произведение, кажется сейчас здоровым слоям нашего общества эмоционально насыщенным, “красивым, именно тогда, когда оформление его, в основе своей, вытекает из внутренней структуры здания, из его общественно-служебных функций, из его целевого назначения”».

В этом вся соль функционализма. Внешне эта формула звучит непримиримо революционно. Но попробуйте поскрести лак формулы, и вы увидите под ним отрицание марксистского искусствоведения, механистическое стремление свести сложное явление к более простому, стремление похоронить искусство вообще.

Судите сами. Самое существенное в понимании спецификума искусства — основное положение, что стиль — общественное отношение, что диалектика стиля это, в конечном счете, отраженная диалектика общественного процесса, — обходится и даже отрицается формулировкой Хиггера и всеми теоретическими откровениями конструктивного функционализма.

Ибо понимание стиля, как общественного отношения, неразрывно связано с пониманием его, как системы образов, в которой как раз и объективируется, как в особом эмоциональном эквиваленте, общественное сознание. Именно в этом специфическая качественность искусства, по сравнению с инженерией, именно в этом его идейность и особая мощная и непосредственная сила воздействия. Это понимал Плеханов, говоривший: «Не может быть художественного произведения, лишенного идейного содержания».

У Хиггера же это «может быть», ибо он переводит архитектуру из области образного искусства в область технологии инженерии. И здесь он снова повторяет зады буржуазного функционализма.

Функционализм хоронит стиль, как систему образов. Но вне системы образов нет искусства, нет стиля, нет обобществления чувств и нет мощных аккумуляторов эмоциональной зарядки.

Но если от т. Хиггера ускользнуло понимание стиля, как общественного отношения, то этим же отрезывается для него путь к пониманию действительной сущности единства стиля. Единство стиля ведь как раз и заключается в том, что он складывается во всех остальных художественных произведениях, как общественное отношение, как образное выражение определенной социальной классовой действительности (стиль — это класс), независимо от индивидуальных мнений и откровений школ и школок, хотя и всегда через творческие усилия людей.

У Хиггера же это единство исключается и подменяется единством технического подхода. Для Хиггера творческий акт — это акт, прежде всего, технологический, где результаты определяются техническим расчетом, алгебраическим вычислением, изобретательством.

Хиггер на этом делает особенный упор. «То обстоятельство, — говорит он, — что одним из таких неизвестных, решающих уравнения, является в каждом конкретном случае социальные связи и запросы самого архитектора и его неповторяющийся ни в ком рефлекторный аппарат, обуславливающий специфически пути именно его индивидуального творчества, гарантирует, несмотря на пользование одним творческим методом, столько же новых решений архитектурной задачи, сколько участвовало при этом архитекторов» («К вопросу об идеологии конструктивизма»).

Таким образом т. Хиггер приходит к утверждению субъективизма в архитектуре. И этим утверждение субъективизма Хиггер волей неволей еще раз демонстрирует кровное родство нашего функционализма с функционализмом капиталистическим. Выражаясь образно, конструктивистская луна светит отраженным светом тускнеющего солнца капиталистического мира.

Так подбираются ответы на поставленные нами в первой части статьи вопросы.

Упор конструктивистом на стороне технологической, выявлении материала и логике конструкции, в ущерб другим сторонам социального целого, — выпукло проявляется в сооружениях функционалистской школы. При всех своих безусловных достоинствах, по сравнению с эклектической архитектурой, они все же удовлетворить нас не могут.

Колоссальное творческое напряжение наших дней, вовлечение в орбиту культуры многомиллионных масс, психология нового коллективного человека, предвосхищение будущего — все это не в силах выразить конструктивизм, так как он не постиг социального целого.

Вот что пишет Хиггер о функциональном подходе к постройке жилища.

«Столь же тщательно с точки зрения конструктивизма должна быть проанализирована, в порядке научной организации труда и отдыха, проблема внутреннего оборудования жилищ (конструкция и расположение столов, шкафов, стульев, кроватей и т. д.), в связи с происходящими в этом жилье движениями конкретного социального физиологического людского типа. Наше жилье должно быть приспособлено “для экономии шагов, для сохранения иррациональной траты мышечной и нервно-мозговой энергии”».

Это все, что может сказать конструктивист о постройке рабочих жилищ. Шаги рассчитаны, соблюдены основные правила гигиены, — следовательно, эпоха социалистической революции отражена полностью. Именно в результате такой упрощенческой методологии возводятся у нас один за другим рабочие поселки унылого казарменного типа, о которых сами рабочие говорят, что на них скучно смотреть. По этим рабочим поселкам судят о будущем, и судят, конечно, неверно.

Нет, не случайно держится наш конструктивизм за фамильное родство с функционализмом Запада.

«Вещь, как вещь, — пишет т. Хиггер, — “красива” для нас, т. е. эмоционально выразительна лишь поскольку она логична, поскольку целесообразна, поскольку функционально выразительна. Тот, кто этого не видит, тот, кто требует от вполне целесообразной по своим функциям и по своему оформлению вещи еще и “примиряющегося” с ее утилитарностью “художественного замысла”, тот никогда не уяснит пути пролетарского искусства».

Ничего нового, правда? Это все тот же тезис об отрицании искусства, но несколько иначе и более обобщающе формулированный. Здесь уже отчетливо выражено желание похоронить искусство вообще (ведь картина, статуя, кинофильм — тоже вещи).

Примените это хиггеровское общее положение к театру, музыке, живописи, и вы почувствуете его предельную вздорность.

Да и во всех смыслах оно приводит к геркулесовым столбам нелепости. В своем логически заостренном виде эта формула со всей последовательностью ведет к утверждению, что идеальный унитаз выразительнее этюда Рахманинова, электрическая грелка для живота — эмоциональнее и красноречивее полотен Рембрандта, а хорошая система канализации — эмоционально-значительнее «Броненосца Потемкина»³.

И все это получается потому, что Хиггер сводит механистически к одним закономерностям качественно различные вещи и явления.

Несомненно, что вещи имеют свой логический язык, целиком вытекающий из логических связей с другими вещами, с социальным целым, язык, обусловливаемый функциональной значимостью и выразительностью вещей.

Но некоторые из вещей осложнены иными специфическими связями и отношениями эмоционального порядка. Их язык, если он выражает современную им социальную действительность, особенно звучен, полон эмоциональной силы и особой запоминаемости. Это — произведения искусства. Это — новая качественность, имеющая свои закономерности и свое развитие, правда, в конечном счете определяемое логической и функциональной подосновой вещи.

Иногда язык образов вполголоса вторит логическому языку вещей (некоторые предметы производственного искусства), иногда заглушает его, иногда усиливает его, как громкоговоритель (так должно быть в нашей архитектуре), иногда совсем покрывает логический язык вещей (музыка).

Все архитектурные и технические сооружения, без сомнения, обладают логическим языком, и выразительность этого языка целиком зависит от их общественного значения и функциональной выразительности в пределах общественного значения.

Но некоторых из архитектурных сооружений говорят мощным языком образов, и это усиливает их агитационную речь до необычайной силы и пафоса. Здесь могут быть, как и в вещах, различные случаи совпадения и несовпадения образного языка с логическим (при их диалектическом единстве).

И, конечно, нужно стремиться к тому, чтобы логика архитектурного образа определялась, в конечно счете, логикой функциональной выразительности, хотя из этого и не следует, что логика образов не может, в известной степени, воздействовать на элементы функциональности.

Но мы строим клубы, библиотеки, дворцы труда, театры, стадионы, учебные здания и т. д. В этих зданиях логический замысел бесспорно может и должен быть усложнен замыслом образным, который возникает из логического, включает в его в свою обогащенную систему новой качественности, идет в направлении логического замысла и в то же время имеет свою специфичность. Он обобщает в образном языке «дух эпохи», говори на языке обобщенных эмоций.

В спорах вокруг проектов ленинской библиотеки это выяснилось особенно ясно. Ибо одного только утилитарного замысла недостаточно для создания в архитектурном сооружении достойного памятника Ленину.

Трудность в том, чтобы найти действительно новую образность в архитектуре, связанную с идейной монументальной простотой, которая отражала бы всю полному нашей бодрой, многогранной действительности.

Нам кажется, что свое бессилие в разрешении этой задачи функционализм в лице т. Хиггера, делает (и без всякого основания) доводом к упразднению образности в искусстве. И в этой сказывается также не голос нашей эпохи, нашего класса, а особенности буржуазного происхождения нашего функционализма и его механистическая сущность. Ибо сведение языка архитектуры только к функциональной и логической выразительности — это сведение одной качественности к другой, более простой, т. е. уплощенчество.

3. Механизация настоящего и будущего

Мы мечтаем о создании нечеловеческого типа, у которого будут уничтожены моральные страдания, доброта, нежность и любовь, единственные яды, отравляющие неистощимую жизненную энергию.

Уплощенчество — характернейшая из черт механистического мировоззрения. Что т. Хиггер склонен к упрощенчеству, говорит хотя бы такой отрывок:

«Давно уже пора сдать в бесславные архивы идеализма дуалистическое деление человеческих потребностей на “высшие” и “низшие”, на “утилитарные” и “неутилитарные”, на потребности, идущие от “тела” и от “души”. Человек — един, и все потребности его, строго говоря, “узко-утилитарны:» («К вопросу об идеологии конструктивизма»).

Здесь ставится знак равенства между душевными потребностями и потребностями биологическими, между психическими и физиологическими. Типичнейшая вульгаризация марксизма в духе Сарабьянова, который пишет что «душа есть физическое свойство живого организма». Конечно, психологические процессы непосредственно связаны с физико-химическими процессами в нервных тканях, но из этого не следует подчинять одним законам те и другие.

Ссылаемся на Энгельса. «Мы, несомненно, “сведем” когда-нибудь экспериментальным образом мышление к молекулярным и химическим движениям в мозгу; но исчерпывается ли этим сущность мышления?» (Архив Маркса и Энгельса, кн. II, стр. 29).

Мы и здесь возвращаемся к старому припеву: в теоретическом багаже функционализма нет диалектики и много вульгарного материализма.

«На наших глазах, — пишет т. Хиггер, — в недрах класса-победителя, не говоря о его коммунистическом авангарде, растет и крепнет новый человек — насквозь рационалистического склада, с новой психикой, новой нервной системой, новым миропониманием».

В чем же миропонимание нового человека по Хиггеру?

«Его единая организующая мысль стремится проникнуть во все поры человеческого творчества, требуя во всем соответствия своим грандиозным рационализаторским панам, внося с собой повсюду простоту, ясность, лаконизм».

Ну и т. Хиггер! Какого нового человека сконструировал. Действительно, железный, без нервов и чувств, человек. Совсем, как уэльсовский марсианин. Если прозорливость т. Хиггера насчет нового человека безошибочна, то мы складываем оружие и присоединяемся к формуле «долой искусство» и «функция, а не форма». Ибо такому нечеловеческому человеку искусство действительно не нужно.

Но мы несколько не доверяем ясновидению Хиггера. Его механистические греши подорвали наше доверие. Да и не можем мы поверить, что человек будущего общества будет таким скучным и стандартным, как его изображает наш функционалист. Больше того, мы считаем, что внесоциальный технический человек Хиггера — не случайная химера, а выражение социальных корней нашего конструктивизма вообще.

За недостатком места не будем больше останавливаться и на этой стороне конструктивной мысли. Ставим здесь точку, несмотря на богатейшие возможности именно с этого пункта повести особенно живое наступление на функционализм.

Итак, ставим точку и делаем выводы.

Функционализм ОСА не преодолел чуждых для нас сторон буржуазного конструктивного функционализма.

Отрицание архитектурной формы, как образного искусства, сведение его к инженерии, непонимание сущности стиля, как общественного отношения, выраженного в системе образов, фактическое утверждение субъективизма в творчестве — все это не революционное откровение в области искусств (как это многие стараются изобразить), а только повторение положений западного, позднекапиталистического, стиля в архитектуре.

Даже самое искреннее желание работать для пролетарской революции при таком некритическом принятии стиля иной синтетической действительности приводит к теоретической путанности, эклектизму, механистическим построениям. Именно поэтому т. Хиггер, думая, что он исходит из диалектического метода, на самом деле строит довольно полную механистическую систему.

Функционализм должен уступить место пролетарскому стилю в архитектуре, который включит в свою цельную органическую систему и то ценное, что есть в функционализме, и кроме того все то действительно новое, что даст мощное действенное (организующее интеллектуально и эмоционально) выражение нашей бодрой творческой действительности, которое функционализм дать бессилен.

Л. Рощин

¹ Буржуазия оставила право на существование за камерным искусством, искусством, которое обслуживает ее эстетические потребности.

² Все выдержки, кроме оговоренных особо, берутся из статьи т. Хиггера: «Конструктивизм в архитектуре», помещенной в № 12–20 журнала «Революция и культура».

³ Конечно, мы не против хорошей канализации. Но не нужно все сводить только к узко-утилитарной ценности вещей.

По материалам: www.artguide.ru/ru/articles/