Все в последнее время увлеклись разборками с властью, вместо того чтобы решать настоящие — методологические и формальные проблемы. Если кто-то изображает Путина с челкой Гитлера, ему все сразу начинают аплодировать, искусство примитивизируется, начинает говорить языком плаката. Но политика — это не предмет искусства! А лишь одна из тем! В свое время, когда мы были «Мухоморами», я предложил Сергею Мироненко наложить табу на две темы в нашем искусстве — секс и политику, просто потому, что при помощи этих весьма дешевых трюков очень легко привлечь к себе внимание и добиться популярности. В пространстве якобы художественной свободы художники постоянно ищут болевые точки и провоцируют власть, а власть им отвечает. Более зрелая и усталая демократия на такие вызовы реагирует вяло: ну показал художник ей жопу, ничего страшного, она, усталая демократия, еще и не такое видала. А в обществах неразвитых, вроде нашего, подобные трюки имеют несоизмеримо больший эффект. Власть реагирует бурно и радостно отвечает репрессиями. Но почему так происходит? Так исторически сложилось, что один из основных рефлексов нашей культуры — сопротивление цензуре. Когда цензура мирно дремлет, посапывая, у профессиональных и полупрофессиональных носителей нашей культуры включается мазохистский комплекс. Они плохо себя чувствуют и начинают стремиться в свою комфортную среду, под освященную веками пяту цензора. К тому же в художественном сообществе бытует заблуждение, что если художника ни разу в его жизни не одернули и не запретили власти и их цепные псы, значит, он не полноценный художник, а какое-то говно и холуй. Вот и приходится дразнить власть, всячески провоцировать ее, дергать за хвост и усы, чтобы она, наконец, проснулась и что-нибудь срочно запретила, — и только тогда и наши художники, и родная творческо-протестная общественность счастлива.

Константин Звездочетов. Мастерская в Фурманном переулке. 1987. Courtesy XL Галерея

Нас подвергли репрессиям — вот оно, счастье! Правда, если мы обратимся к прошлому, то обнаружим, что большинство «светочей» и «столпов» русской культуры были в общем-то не в таких однозначных с этой самой властью отношениях. Пушкин был легитимист, Достоевский и Гоголь — консерваторы, все хорошие художники вообще редко лезли в политику, ну разве что передвижники этим занимались, так поэтому к ним сейчас и отношение такое холодное, ведь в результате все вылилось в литературщину и тенденциозность творчества. Но правда и то, что наша интеллигенция с самого своего рождения в XIX веке была заточена под резкую критику всего происходящего, и власти прежде всего. И отчасти это хорошо, потому что критика необходима как власти, так и обществу, но на определенных этапах его развития такая позиция приводила к ужасным и непоправимым последствиям вроде катастрофы 1917 года, которая начиналась с либеральной критики «проклятого царизма», а закончилась сами знаете чем. Но хуже всего то, что подобное может повториться и в наши дни. Поэтому я, как старый пердун, — сторонник не революции, а эволюции — постепенных мутаций. Нашу жизнь надо выравнивать постепенно, может быть, на протяжении десятилетий, но ни в коем случае не расшатывать, чем сегодня занимаются слишком многие из моих коллег.